Меня зовут Люба. Люба, а не Иуда

Мы все росли верующими в третьем поколении. Я родилась седьмым ребёнком в семье, всего нас восемь.

Мою маму звали Друзь Лия (по паспорту - Лидия) Ильинична, родилась она в 1932 года в селе Борбын, Острожецкого (теперь Млыновский) района Ровенской области Украины. Выросла в верующей семье. Её отец, мой дедушка, Друзь Илья Кузьмич, сидел за веру в лагере вместе с нашим (в будущем) отцом. Поскольку они жили в соседних областях, то общались и после лагеря. Так отец познакомился с мамой.  

Сколько выпало испытаний на долю мамы, сложно представить. Нас даже пытались отобрать у нее, лишить родительских прав. Мама довольно рано отошла в Вечность. Её не стало в январе 1972 года, за пару месяцев до моего девятого дня рождения. Ей было 39 лет. Я плохо помню, каким гонениям подвергалась она. Но мы точно знаем, что когда её лечили от туберкулеза, у нее началось резко ухудшаться общее самочувствие, все чаще жаловалась на сердце. Мы уверены, что маму в прямом смысле добивали препаратами в лечебных учреждениях. Это было просто очевидно, потому что когда она пожаловалась на проблемы с сердцем, врачи не отреагировали и не отменили препарат. Тогда отец забрал её домой без выписки врача. Тут же примчался главврач и в присутствии детей начал кричать на отца, что возбудит на него уголовное дело из-за того, что отец не разрешает лечить мать. На слова отца, что маме становилось всё хуже от применяемых препаратов, главврач грубо ответил: «Так не умерла ведь ещё!»

Похороны мамы

Зато историю моего отца я знаю хорошо. Его звали Романец Макар Михайлович, он родился в 1925 году в селе Чорныж Цуманского района (теперь Маневицкий) Волынской области Украины. Его родители: Романец Михаил Корнеевич и Романец Степанида Семёновна были люди православные, очень набожные. У дедушки всегда была Библия на столе, и он читал её вслух, так как бабушка была неграмотная. Когда приехали миссионеры-протестанты из России, местная община послала дедушку и ещё пару человек узнать, что это за новая вера. Дедушка практически принёс это в своё село. До раскулачивания он был человеком состоятельным и уважаемым местной общественностью, а поэтому некоторые сразу же последовали за ним.

Когда отцу было лет пять, у него что-то случилось с ногой, серьёзная инфекция или гангрена. Врач сказал, что шансов нет, и ногу нужно отрезать. Хотя отец был маленьким, он слышал, как дедушка читал из послания Иакова 5:14-15, что нужно призвать пресвитера и помолиться, и начал просить дедушку позвать пресвитера из села (они жили на хуторе, как бы на отшибе, в лесу). Дедушка позвал священнослужителя, и ещё во время молитвы отец вскочил и сразу побежал.  

Первый раз отца арестовали молодым двадцатилетним парнем. После вынесения приговора его этапировали в Горьковскую область. Там регулярно избивали и морили голодом. Он даже был счастлив, когда в середине 40-х его впервые приговорили к расстрелу. Он надеялся, что его мучениям придет конец. Условия перед верующими заключенными ставили следующие: «Отрекитесь от Бога и уже завтра поедете домой». Были те, кто отрекался, были и те, кто оставался верным Богу даже перед лицом гибели. Но в тот раз случилось иначе. Тех, кто отрекся, приговорили к расстрелу, ссылаясь на то, что если они «предали своего Бога, значит, и власть советскую предадут». А отцу приговор отменили. Он даже был разочарован, поскольку настроился на казнь и боялся, что мучения, которые он вытерпел, ему предстоит пережить вновь.

Отец

Когда мы жили еще в Западной части Украины, мы переживали много гонений. Однажды дошло до того, что у трёх семейств, включая нашу, власти решили родителей лишить родительских прав, а детей отправить по интернатам. И хотя решение не оглашалось, но информация просочилась, и церковь объявила трёхдневный пост и молитву, а неверующие сельчане решили не выходить на работу в знак протеста, ссылаясь на то, что милиция не имеет права лишать родительских прав уважаемые семейства. Так мы остались с родителями.

После этого был случай, когда опечатали наш молитвенный дом. Отец пошел и сорвал печать, чтобы молитвенные собрания шли, как и прежде. Когда это заметили в КГБ, начали опрашивать, кто, мол, дерзнул так поступить, при этом напоминая, что верующим нельзя обманывать. Когда дошла очередь до отца, у него хватило мудрости не отвечать прямо, потому что из личного опыта знал последствия, и он сказал: «Раз опечатываете дом, значит, ставьте и сторожа». На это им нечего было ответить.  

Когда дом молитвы закрывали власти, мы проводили богослужения прямо на улице. Это сейчас в собраниях все молятся, кто стоя, кто сидя, а тогда молитва была только на коленях. И вот мы стояли на коленях перед молитвенным домом. И вдруг на наше собрание налетели сотрудники КГБ, начали силой поднимать с колен, хватая детей, которые тут же снова падали на колени. Сельские дети, не посещавшие собрание, начали тоже падать на колени, превратив всё это в игру. Этим они окончательно вымотали сотрудников госбезопасности, которые устали поднимать с колен непрерывно падающих наземь ребятишек.

Когда мне исполнилось шесть, мы все переехали в Крым, где было полегче. Но верующим, как и прежде, практически не давали возможности найти работу. Вернее, принимали куда угодно, но потом местная администрация делала все, чтобы работника «забраковать». А когда верующие устраивались на самые неприглядные и тяжелые работы, администрация делала все, чтобы лишить премии или задержать зарплату, что в реалиях советского времени было совсем уж крайней мерой.

Но руководство колхоза, убедившись, что отец достойно и честно выполняет любую работу, вскоре предложило ему работу на мельнице, потому что знали, что он не будет воровать. Но где бы он ни трудился, он всегда делился своей верой среди местных. Ведь там верующих совсем было мало. Тем не менее, КГБ искало повод «поймать на горячем», чтобы инициировать уголовное расследование. Однажды к нему подослали работника ОБХС, который просил продать немного муки. Но отец его сразу раскусил: хотя на нём и была привычная для колхозников фуфайка, обут он был в начищенные, блестящие ботинки. И тогда отец предложил ему обратиться в контору сельского совета, чтобы оформить законно куплю.

В школе я была отличницей. Меня даже хотели сразу перевести из первого класса в третий. Многие учителя восхищались моими способностями к учебе. Когда я заканчивала восьмилетку, мне предрекали большую карьеру, но только, если я отрекусь от Бога. Школу я закончила с отличием, но грамоту, которая могла мне помочь поступить в любое учебное заведение без конкурсов и экзаменов, мне не дали. Верующими не давали грамоты под разными предлогами – бланки не завезли, выдавать некому и т.д.

Учителя относились по-разному, также как и ученики. Ведь когда меня кто-нибудь высмеивал за веру и называл «глупой», другие дети могли возразить следующим образом: «А вот и нет, Люба не глупая. Она отличница». Разные были люди. Но мне не пришлось так горько, как моей сестре Вере, которая на десять лет меня старше. Её в 60-х учителя в прямом смысле били за веру в Бога. Иногда били ее с таким усердием, что приходила домой с опухшим лицом. Одна из учительниц душила сестру пионерским галстуком и кричала: «Задушу, гадина!». Жаловаться на это было просто некому, так как всё происходило с позволения вышестоящих органов.

Сестра Вера

Для поступления в училище мне пришлось переехать в Евпаторию, в надежде, что там меня не будут притеснять, и дадут спокойно учиться дальше. Но не тут-то было. Когда я поступила, ко мне начала приходить сотрудница местной госбезопасности, и каждый день по полчаса вела со мной беседы до тех пор, пока я не бросила учебу на первом же курсе. Хотя я знаю, какие бывали случаи с верующими, которые доучивались вплоть до защиты диплома. Их просто ставили у самого финиша перед выбором: «Бог или диплом?». В общем, мне - круглой отличнице, пришлось податься в уборщицы.

Как-то я помогала присматривать за племянником, пока жена моего брата Павла была с младшим ребёнком в больнице. Я готовила на кухне-веранде и одновременно слушала что-то по советскому радио. Тут раздаётся стук, на пороге появляется мужчина, я делаю радио потише, чтоб расслышать его, а он сломя голову несется по коридору и начинает крутить ручку громкости приемника в обратную сторону. Я не сразу поняла, что он делает, а он хотел убедиться, не слушаю ли я «Голос Америки» или прочие «вражеские» радиостанции. Это был новый глава районного КГБ, до сих пор помню его имя – Альберт Александрович Пасин. Запомнился он мне. Любили они поджидать на своих «бобиках» - так мы тогда называли милицейские машины, а потом подъезжать, как бы невзначай, и начинать разговоры с нами, о том, о сем, а заодно и о наших «сектах».

Наступили 1980-е, отца повторно пытались судить, а потому следили за каждым шагом и его, и нас, детей. Как-то отец проводил у себя дома очередное молитвенное собрание. Приехали нас разгонять сразу на трех милицейских машинах. Ворвались в дом, начали обыски. Конфисковали звуковые записи, рукописи с проповедями и даже семейные фотографии забрали. Но я возмутилась, рванулась в комнату напролом через двух милиционеров, распахнула дверь и вижу картину: мой отец сидит на диване, а тот самый Пасин кричит на него: «Я тебя опозорю, я тебя оболью грязью. Сделаю все, чтоб тебя люди сжили со свету…» Он увидел меня и начал кричать на своих подчиненных: «Почему пустили?! Закройте дверь!»

Отец не боялся всего этого, он всегда нас готовил к тому, что гонения могут придти в любой час. На кухне сидели старики, пришедшие на наше домашнее собрание. Среди них был и дед Филипп – верующий старой закалки, в свое время отмотавший 10 лет лагерей за то, что спалил пионерский галстук, в котором из школы пришел его сын.  

После этого случая в нашем доме по району поползли слухи, что отца застали дома за телефонными переговорами с президентом США Джимми Картером. И были люди, которые верили в это. Верили в то, что простой сельчанин так запросто может из своей комнатушки набрать по прямой линии главу североамериканского государства. Все делали для того, чтобы вновь отправить отца в тюрьму.  

Епископ Демьян Пешков посоветовал отцу подать жалобу в областное управление по делам религий, поскольку были грубейшие нарушения даже советского законодательства. И так как это было сделано при свидетелях, властям пришлось принимать меры. В конце-концов, они ограничились тем, что перевели Пасина в другой район. Отца всё равно судили «товарищеским судом» и оштрафовали, не помню на сколько.

Меня после этого не брали в Нижнегорске на работу, потому что фамилия наша прогремела по району. Но вскоре после этого вызвал к себе начальник районного отдела КГБ вызвал меня к себе. Сначала это были разговоры почти ни о чём, но потом он попытался «завербовать» меня в информаторы и напрямую предложил доносить на отца, чтобы посадить его вторично. Взамен он пообещал, что я получу любую работу. От такой наглости я оторопела, и, глядя ему в глаза, ответила: «Меня зовут Люба. Люба, а не Иуда». И тут он словно с цепи сорвался, вскочил со своего места так, будто в него вселился демон. Я боялась, что он меня сейчас прям в кабинете и убьет. Он заорал: «Пошла вон отсюда!»

Но началась перестройка и с ней - повсеместные послабления, и отца на какое-то время оставили в покое. А я переехала в Джанкой, где устроилась работать на машиностроительный завод. Там ко мне представили сотрудника КГБ под видом коллеги по цеху. Мы с ним разговаривали, перешучивались, и я ему как-то сказала в ответ на его шуточные, но колкие угрозы в адрес верующих: «Один мне тут тоже угрожал. А теперь его нет». А он как бы опять в шутку тут же поинтересовался: «Кого нет?». А я отвечаю: «Пасина Альберта Александровича», а он: «Как это нет?! Пасин жив и здоров, работает там-то и там-то…». Чем себя и выдал окончательно.

Я работала хорошо, хвалили. Со мной еще женщина работала верующая. Но наши успехи начальство поощряло только в устной форме. Однажды по ходатайству начальника цеха нас поощрили премией и даже сфотографировали на доску почета. Но как только информация дошла до управления завода, там попытались воспрепятствовать, но опоздали: мы уже получили премию в 10 рублей. Заводская доска почёта пустовала полгода, а позже нам просто вернули фотографии.

Отец сильно болел, и когда он умирал, врач спросил меня: «Он сидел в лагерях?». Я удивилась и ответила, что да. Оказывается, у отца был цирроз печени. Все кругом знали, что он был примерным человеком, не пил и не курил. Поэтому понятно было, что столь тяжелая болезнь была следствием жизни, проведенной в преследованиях.

К сожалению, отец не увидел перемен в полной мере. Он покинул этот мир в 1987-м году. К тому времени он был всеми уважаемым человеком. Председатель колхоза даже отменила рабочий день для всех, кто хотел проститься с моим отцом на похоронах.

После смерти мамы позже отец женился опять, и у них есть двое совместных детей. Моя вторая мама и брат по отцу живут в 2-3-х милях от меня, а сестра по отцу - тоже недалеко и у нас замечательные отношения. По маме я седьмая из восьми детей, а по отцу - седьмая из десяти. 

Я всю жизнь мечтала получить высшее образование, но это было нереально. Затем последовал переезд в США, и первоочередной заботой было поднять детей. И вот, наконец, в 50 лет получила заветный диплом о высшем образовании. Красный, но не коммунистический!  

О ПРОЕКТЕ «ПОМНИМ» : Мы собираем реальные истории христиан, претерпевших гонения в эпоху СССР. Мы будем публиковать их на этом сайте. Кроме того, мы работаем над документальным фильмом с рассказами последних живых свидетелей и книгой. Следите за обновлениями на нашем сайте и в социальных сетях (Facebook, Вконтакте, Однокласники, Instagram). О том, как ПОМОЧЬ проекту можно прочитать в соответствующем разделе. 

Хотите поддержать проект финансово, помочь нам собрать больше историй (пока ещё живы последние очевидцы), снять документальный фильм и издать книгу? Не откладывайте, сделайте это сейчас. Время дорого. В буквальном смысле. 

Если вы из России или стран СНГ, можно использовать сервис Яндекс.Деньги (можно указать любую удобную сумму):

Практически из любой страны можно перевести средства, используя сервис PayPal www.paypal.me/pomnim