На зоне меня называли «попом»

У многих фактически не осталось ни родственников, ни документов, ни справок, ни фотографий. Информацию глубже, чем на два поколения в стране бывших теперь Советов взять просто негде. Ну, разве что-то в архивах НКВД.  Но я услышал, что современная власть архивы активно уничтожает. Видимо, заметают следы. И ещё война. Почти в каждой семье есть погибшие и пропавшие без вести. За одно только столетие выкосить около шестидесяти миллионов! Не поддаётся воображению!

Немного о моих родителях и прародителях. Родители не много рассказывали о своих предках. А если и рассказывали, то скромно, а точнее - почти ничего. Догадываюсь, это было по причине царящего страха, погромов и репрессий. И я смогу поделиться только тем, что мне известно по рассказам и немногим справкам. Мой двоюродный дедушка по отцу, был расстрелян за проповедь Евангелия. Моего прадеда по отцу, звали Авраам Игольников.

Отец моего отца – мой дед, Ефим Абрамович Игольников, по профессии кузнец, родился в 1889 году, воевал в царской армии, в первой мировой, имел награды. Закончилась война, но не для деда Фимы. Знаю только, после Октябрьской, за отказ идти в ополчение «белых», его били, приговорили к расстрелу, а он убежал. Ловили его также и «красные». Дважды убегал от смерти, и, в конце концов, скрылся в Казахстане, где поселился в городе Акмолинск (теперь Астана – ред.), в селе Братолюбовка. Там дед уверовал во Христа, женился на бабушке Мане, там же родились их дети - Павел, Вера, Надя и Митя - мой отец. Затем в 1930 году дед с семьёй уехал в Ставропольский край, а в 1936 году переехали в Киргизию в город Фрунзе (теперь Бишкек – ред.).

Мамин отец, мой дед Григорий Борисенко, прошёл Первую и Вторую мировые войны. Вторую мировую, по возрасту, в интендантском обозе, прошёл до самого Берлина, умер в 1950 в Украине. Есть фотография, на свадьбе у моих родителей, вот и всё. Моя бабушка Василиса Дмитриевна Борисенко (Прокаева). Как верующие, они находились постоянно в преследованиях, и лишениях. При Сталине система доставала всех, но особенно верующих. Отец бабушки был зажиточным крестьянином. Перед раскулачиванием разделил имущество между сыновьями, а их было семеро, но его самого сослали в Сибирь. Выжил, вернулся в Одессу, работал в порту грузчиком. Умер в 85 лет.

Я родился в Киргизии. Мои родители, это обыкновенные люди. Отец после института был направлен в районный городок Нарын, школьным учителем, учил русскому языку, ну и по ходу разным другим наукам. Владел казахским, киргизским и татарским языками. Моя мать, обученная многим премудростям швейного дела, кухни, травам, была просто домохозяйкой. В селе, когда узнали о её умении лечить народными средствами, часто рано утром приходили мамаши с детьми и старики. Усевшись под дувалом  (дувал — глинобитный забор или стена, отделяющая внутренний двор от улицы - ред.) в ожидании, когда «доктор» проснётся. Это действительно серьёзно пугало мать, у неё же не было прав на лечение. Но посёлок Кара-Ункур расположен был далёко от города Фрунзе и транспорт ходил очень редко. По этой причине, мать не отказывала своим селянам. Естественно, молва распространялась и люди приходили к ней за помощью. Селяне так же делились с ней, чем могли. Кто молоком, кто сыром, кто лепёшкой. Отец был расстроен, и запрещал маме брать приношения, но люди обижались, если  мать отказывалась от благодарности. Так вот и проходила жизнь моих родителей, наполненная  своей сельской непредсказуемостью. В принципе, мне было всё равно, я был младенцем. О жизни в Киргизии я бы и не узнал, если бы не рассказы моих родителей. Время шло. Обстановка постоянно менялась. Я никогда больше не посещал эту, как говорят люди, очень красивую горную деревню, времени свободного не было. А хотелось бы.

Спустя года два, мои родители переехали в Казахстан, в Карагандинскую область, в город  Джезказган (теперь Жезказган – ред.). Ближе к родственникам, так говорил мой отец.  Вокруг города, где поселились мои родители, было множество медных шахт, больших и маленьких, а так же крупный открытый карьер по добыче медной руды. Город состоял из 15 микрорайонов включая посёлки. На окраине города стояли сталинские лагеря заключённых, которые работали на шахтах, но к концу шестидесятых – после амнистии, опустели. Освободившиеся зеки, которым некуда было ехать, получали наделы земли, строили себе дома, посёлки. Их считали местные казахи поселенцами. Это были украинцы, немцы, и выселенные Сталиным из Крыма татары. Вот в такой многонациональной диаспоре я жил, учился, работал и наконец, женился, прожив там ,в общей сложности, двадцать с лишним лет.

Герой повествования принимает водное крещение

В городе, в конце пятидесятых образовались группы верующих. Менониты - из числа немцев, выселенных перед войной из Украины, а также баптисты и пятидесятники. Некоторые верующие после освобождения остались в городе и вызвали из Украины свои семьи.

Мой первый пастор, Степан Герасимович Дубовой, начавший трудиться в Джезказгане после заключения (он получил 25 лет за веру, но освободился раньше – реабилитировали по смерти Сталина, отсидев при этом только десять лет!) Это человек веры, и силы духа! Он со своим другом пообещали Богу, если освободят раньше, останутся в городе на пять лет для проповеди Евангелия. Друг после освобождения быстро загрустил за семьёй и Степан Герасимович взял его обет – пять лет на себя, а товарища отпустил домой. Вскоре, там выросла очень крепкая здоровая община баптистов – в основном из немцев – человек на двести. Это была нерегистрированная община, которая в начале шестидесятых приняла на себя определённую тяжесть гонений, которые обрушил Хрущёв на верующих. В то время пастор Степан Герасимович уже ушёл в подполье на работу в Совет Церквей. Мы его видели нечасто. Один случай из его жизни в Молдавии, когда они ещё жили под Румынией. Были очень сильные гонения, верующих сажали в тюрьмы, расстреливала полиция без судов. Он рассказывал, как верующие всё равно собирались для молитвы. Однажды, их тайное место собрания раскрыли. Бежать было некуда, Дух Святой сказал верующим встать вдоль стены по периметру комнаты и замереть. Вошедшая полиция, не обнаружив никого в доме, ушла, побив перед этим предателя, а верующие, будучи невидимыми, увидели того, который их сдал. Другой случай я думаю, был уже в Казахстане. Он посещал регулярно лагерь, где сидели прокажённые. Пастор носил верующим причастие. Он видел этих безнадёжных, но со светлыми лицами поющих псалмы! Те же, у которых были отгнившие челюсти и руки, оголёнными костяшками суставов от которых отпали ладони, стучали друг о друга под ритм несложных песен, поклоняясь Богу!  Это было что-то!

С шестнадцати лет, став членом церкви, меня пригласили работать в подпольную типографию, где мы печатали Братский Вестник и другие брошюры. За участие в этом деле грозила уголовная ответственность, но Господь нас миловал! Конспирации учили профессионалы. КГБ взяла меня под наблюдение после обыска в нашем доме по делу отца. Он, будучи завучем школы, отказавшись от вступления в компартию, объявив открыто о своей вере в Бога, тем самым вызвал на себя гнев. Что и повлекло за собой серию обысков. Тогда были конфискованы и тетради с моими записями. Так я стал подопечным этой системы вплоть до моего выезда в Америку, успев отсидеть год за проповедническую активность. Срок был «шоколадный» на лагерном жаргоне, но кое-что успел там увидеть.

Пресвитер Степан Герасимович Дубовой - крайний справа

Одной из достопримечательностей нашей жизни в Казахстане, был космодром Байконур, расположенный от нас примерно в сотне километров. Это оттуда впервые были запущены в космос спутники и космические корабли с космонавтами. Я не однажды был свидетелем, когда ночное небо вдруг начинало светиться от быстро двигающейся ракеты и оставляющей за собой светящийся  шлейф.  Небо стояло ярко распахнутым около часа, выгоняя на улицы перепуганных местных жителей и мальчишек. Так, в начале шестидесятых, мы стали первыми и невольными свидетелями освоения космоса.

Отец мой работал заведующим учебной частью десятилетней школы. Популярность среди учителей и школьных коллективов пришла благодаря его безотказной работе на трудных участках. Владея казахским и схожими с ним киргизским, и татарским языками, он преподавал в национальных школах. Помню, его кабинетный стол обставленный стопами тетрадей для проверки диктантов и домашних заданий, где он просиживал порой до утра, проверяя работы. Его выступления на учительских конференциях с лекциями по педагогике, расценивались как научные работы. Ему предсказывали успешное будущее. Власти предложили место в городском отделе народного образования, он должен был написать заявление в партию коммунистов,  но отец уже сделал тогда свой выбор. Он был человеком убеждений. Одно дело, когда тебя не спрашивают о твоих взглядах, и ты можешь обходить острые углы в общении с людьми. Другое, когда твоя идейность должна быть провозглашена открыто. Отец естественно не отказался от повышения по службе, но отказался от вступления в партию, за что, в результате, лишился и повышения по службе и вообще работы в школе. Это было шоком, и скандалом для всех знавших его по работе! Впоследствии, с помощью статей в городских газетах и специальных лекций, которые проводили вызванные из области политработники, его постарались превратить из преуспевающего педагога-интеллектуала, в монстра, сектанта и мракобеса. Стоит лишь напомнить, что это были лихие шестидесятые, когда страна осваивала целину, рвалась в космос и Хрущёв обещал показать последнего верующего, по тогда ещё чёрно-белому телевизору.

Наша жизнь стала более непредсказуемой. Когда отца уволили из школы, он устроился на работу в механические мастерские – электриком. Работал он на медных шахтах. Воспитывать и кормить семью из восьми человек, когда зарплата была 180 рублей, для меня так и осталась загадкой. Однако родители справлялись с этим. Мы порой голодали, но не ходили голыми, у нас был маленький, 100 кв. м.,  но свой домик. При доме был приусадебный участок. Правда земля была не плодородная, и мы каждую весну и лето, со своими братьями собирали коровий «кизяк» в местах, где паслись сельские стада. За «кизяком» была настоящая охота. Вы возможно не переживали той детской радости, когда вы находите, пролежавший зиму и хорошо перегоревший «блин» от коровы! Так мы и проходили свои первые уроки естествознания, собирая полезные для нашего огорода удобрения. Мы работали и учились.

Моя мама, это была с большой буквы Мама! Она жила и сражалась за семью и своих детей. Была ли это больница, где врачи не оказывали нам должного внимания, или в очереди за хлебом, когда она ставила меня впереди себя и использовала в получении «лишней» порции. Лишней порции, конечно, у нас никогда не было, мы сметали всё очень быстро, это было нашей основной пищей. В доме  хлеба очень часто не хватало, порой, мы попросту голодали. Это было время, когда мы питались кукурузным хлебом. Мама была швея высокого класса, шила нам всё, от трусов до штанов и рубашек, не редко перешивала под наш размер, когда не было в достатке денег на новую одежду. Все дети, к сожалению, болеют, мы так же переболели всеми, тогда популярными детскими болезнями: ангина, скарлатина, дизентерия, свинка, коклюш… всего просто и не вспомнить. Медицина в то время была, но не лечила всё, особенно в Казахстане. Но я не помню, чтобы кто-то из её восьмерых детей лечился в больнице.

Вообще, любая сельская жизнь имеет много общего, где бы вы ни жили, с вами всегда будут рядом жить и коровы и овцы, куры и собаки. У казахов водились также кони и верблюды. В посёлке, весной, как только появлялась трава, хозяева выгоняли скот в поле. Пастухи пасли всю скотину одним стадом, в нём паслись овцы, козы, коровы, ишаки, верблюды. Весной и летом, каждое утро, нас будили крики петуха и пастуха. Но вечером мы наслаждались какофонией неизвестно почему орущих овец коров и верблюдов, возвращающихся с поля. Мы часто в это время развлекались, пытаясь перекричать верблюдов. Когда верблюд начинал тянуть свою ноту, мы тянули её с ним – кто дольше, но понятно, объём лёгких был очень разный. Для нас мальчишек также  было геройством, пока не увидели хозяева, прокатиться на какой-нибудь скотине, будь то овца или ишак. Коронным номером в моём детстве была езда на верблюде.

Интересы мои с возрастом росли. Учителя в школе были атеисты, на меня смотрели как на жертву. Не однажды выставляли на линейке на позор. Правда, среднюю школу я таки окончил. Сейчас объективно судить об этом не могу, то было моё детство, в памяти остались лишь эпизоды из школьной жизни. 

Потом была армия. Два года в химических войсках. Научили переносить и холод и голод. С весны до глубокой осени в армейских палатках, со столовой и кухней под открытым небом, и бесконечными тренировками. В зимнее время жили в казармах, под крышу занесённые снегом. Для коммуникаций копали тоннели между казармами. Все две зимы отопление не выдерживало, перемерзали и лопались отопительные системы. Из-за отсутствия угля, останавливалась часто центральная котельная. Мёрзли все, и солдаты и офицеры. Сидели в казармах неделями, пока пройдёт снежная буря. Боеспособности ноль, технику откапывать было нечем. Снег покрывал все машины поверх крыши на метр.  Когда снежная буря проходила, начинали всем батальоном откапывать. Техника, откопанная, стояла в снежных воронках, – откопанная, но не способная двигаться. В такое время мы жили на консервах и галетах. Спали в мёрзлых бараках в шинелях и бушлатах и сапогах, укрываясь матрасами, чтобы не замёрзнуть. На весь барак одна буржуйка, чтобы согреться дневальному. Но перед «дембелем» едва не посадили меня за антисоветскую пропаганду. Я слушал с солдатами проповеди Ярла Пейсти. Я был в списке первых на дембель, но Особый отдел задержал на неопределённый срок и начал своё дознание, короче начали «шить» дело. Как я  потом понял, замполит решил выслужиться. Однажды, конечно же не лучайно, в управлении увидел  меня заместитель комбата по строевой подготовке, майор Кореев. Узнав причину  задержания, приказал мне срочно собрать свои вещи в дорогу. В писарской, сам оформил  документы, дал машину и солдата, который и отвёз меня  на железнодорожную станцию, пока главный зачинщик этого дела, замполит, был на стрельбище. Похоже офицеры между собой не дружили. И я благополучно вернулся домой. По возвращении из армии, спустя год, я женился. 

Во время службы в советской армии

Мы с женой работали, воспитывали детей, делали каждый своё дело. В церкви в городе Славянске (город областного значения в Донецкой области Украины – ред.) были организованы два оркестра, духовой и электромузыкальный. С духовым мы ездили на похороны. Играли и пели христианские песни, таким образом благовествуя Евангелие, и власть не могла нам этого запретить. Покойник-то был настоящий и духовой оркестр настоящий - по традиции, как положено. Хотя после похорон нам бывало, приходилось убегать от милиции. Это было в середине семидесятых. Как мы понимали, это был единственный ансамбль у верующих отделённых баптистов по Донецкой области. Мы в основном играли на свадьбах и христианская музыка гремела на всю округу привлекая грешников, чем, понятно, раздражала власть. Бывало, что милиция разгоняла нас. 

Нам не просто хотелось жить в обществе верующих, проповедовать Слово, давать десятину и петь в хоре. Мы хотели, чтобы наша жизнь каким-то образом изменялась, а также влияла и на наше окружение. Так как мы выросли в баптистских семьях, мы тяготели больше к результату, а не эмоциональному восприятию повторяющихся истин. Мы мечтали увидеть на практике, как это Слово действует. К сожалению, такого опыта наши учителя не имели. Они были порядочные, и верные люди, проповедовали то, что им было понятно. В нашу жизнь пришло пробуждение, которое изменило нас! Правда, это событие так же не осталось незамеченным в КГБ, которое приходило к нашим друзьям пытаясь разубедить их. Это же делали люди из других общин, с которыми мы были знакомы. Вот так невольно мы стали причиною напряжения между ищущими познания Бога и теми, кого удовлетворяла традиционная церковная жизнь.

В зону я попал в 1983 году по причине своей неуёмной активности, как я думал. Но только спустя время я понял, что это было для меня очень нужным опытом смирения и сокрушения, где я учился тому, чему не научил бы меня никто. Следователь, который вёл моё дело, признался однажды в том, что у него серьёзная проблема с прописью, он абсолютно утратил способность писать ручкой. Поэтому печатал моё дело. Когда я предложил ему попробовать писать моей ручкой, он был шокирован, у него всё получилось. По следствию и дознанию, которое он вёл, меня должны были отпустить. И я подарил ему свою ручку. Он откровенно признался: «тебя сдал ваш поп». Я простил этому пастору и поэтому не называю здесь его имени. Но Бог имел другой план.

В зоне, где отбывал я свой «шоколадный» срок, я познакомился с политическим заключённым, звали его Зураб. Человек, которого посадили пожизненно. Чем он провинился перед Системой, поверить было трудно. По его рассказам, он с друзьями решил взорвать Мавзолей и всех из советской элиты, но дело раскрыли, им всем дали «вышку». Но так как в дело вмешались международные адвокаты, всех посадили пожизненно, а так как его папа был боевой грузинский генерал, а мама полковник военной разведки во время второй мировой в Германии. Его как грузина, «катали» по зонам Грузии. В зоне,  в которую я попал, он уже отбыл лет двенадцать. Он был образованным, и просто грамотным человеком, администрация зоны использовала его как клерка. Но вся эта короткая история не о зоне, об этом можно написать отдельно, а о том, что случилось с Зурабом. Как-то вечером, после работы, мы по обыкновению собрались, то есть я и Гриша Лебедев, мой сосед по шконке – «отделённый» баптист, очень хороший человек и талантливый шахматист. Заядлые игроки у Григория выигрывали крайне редко. В зоне, где по штату должно  быть 600 зеков, упаковали все 1200. Так вот что делал Гриша, он собирал толпу заключённых, порядка 10 зеков, иногда и 30, в зависимости от погоды и настроения людей. Он заводил толпу вопросами, ну а меня затем приглашал на вторую, я думаю, более серьёзную часть, отвечать на вопросы. Вот так мы практиковали заповедь... «расскажите в трущобах и на задворках, зовите на пир». Так вот, однажды вечером, после нашей очередной агитации на «брачный пир» ко мне подошёл Зураб и у нас как бы затеялся разговор, который мы провели до самой вечерней поверки. В конце разговора я предложил ему прочитать маленькую книжку Демоса Шакарияна. «Наисчастливейшие люди на земле». Её мне тайно передали со свободы друзья. Утром перед пересчетом подошёл Зураб, глаза красные, и сказал следующее: «Павел, я читал эту книжку всю ночь, удивительная сила в этом свидетельстве! Я впервые молился, и чувствую, что во мне что-то сломалось, я стал другим!» И я благодарил Бога за праведников, которые оставили нам свидетельства как небесная власть влечет наши души к свету! Я подарил Библию и книжку уверовавшим в зоне зекам перед выходом на свободу. Это тоже спасло меня, так как КГБ планировало задержать в зоне за нарушение режима, если бы при выходе эти книги обнаружили в моих вещах. Ведь они их искали в течение года. 

Грузия, город Цулукидзе, «чёрная зона» (исправительная колония, режим содержания в которой во многом определяется неформальными договоренностями между криминальными лидерами и руководством колонии – ред.), «смотрящим» был вор в законе. Конечно, это далеко не те зоны, которые были при Сталине, но кое-что осталось от старого режима. Старые бараки для зеков, с парусиновым потолком, по которым в конце февраля, ночами, коты устраивали свои свадебные оргии, мешая спать лагерной братии. Спустя какое-то время, приходила кошачья мама и раскладывала своё потомство, и, что странно, именно над моей шконкой. Вероятно, чтобы новорожденным ночью  было теплее, но почему кошка выбрала именно меня, не знаю. Несколько раз я пробовал перекатывать котят к проходу между шконками, но опять приходила кошкина мама и я видел продавливающиеся лапки идущей кошки, возвращающей назад своё потомство. Но жизнь шла, котята росли, и по своему благодарили за обогрев, мочась на меня. Все проходит, прошло и это необычное испытание, до следующей весны. Во временном мире все временно, хорошее тоже. 

Баланда, какую мы ели в зоне утром и вечером: – бульон на свином сале, мокрый черный жмых из отходов, называемый хлебом. Для скучающих - бегающие крысы под ногами, в поисках подачки. Гигиены почти никакой, умывальник в двадцать просверленных в трубе отверстий, на тысячу двести человек, на открытом месте, возле туалетов. Душевые, только для воров и «хороших парней», которых в зоне было не больше сотни. Остальные смертные плескались в умывальниках. Платяные вши плодились в обилии, авитаминозные раны на теле от расчесов, и раны от укусов вшей и клопов. Отдых экзотический, шестьсот шконок на тысячу двести зеков. Это значит, на одной шконке спали два человека «валетом». Каждый должен быть со своим одеялом. Также был барак, где жили, говоря лагерным языком – «козлы» и «крысы» – заключённые, которые провинились по воровским законам. Также и «петухи» (пассивные гомосексуалисты и «опущенные» – подвергшиеся насилию – ред), которых в то время было немного, на зону их не пускали, – брезговали, они жили на административной территории. Это заключённые, которых или «опустили» в зоне, или те, кто пришёл со свободы в этом качестве. Жили «гомики» между внешней высокой лагерной стеной с колючей проволокой и внутренней колючей проволокой под электричеством, отделявшей административную зону, где находилось и работало лагерное начальство. «Петухи» заходили на зону только для «шмона» и только с внутренней лагерной охраной, и только тогда, когда всех зеков выводили за зону под конвоем. Эту работу выполняли солдаты внутренних войск, вооруженных автоматами. Те немногие «петухи», которые имели от вора разрешение входить на зону, для выполнения каких либо грязных работ, все равно не имели никакого иммунитета. Их любой мог побить без причины. Другие зэки не должны разговаривать с ними, что бы по их воровским понятиям, не оскверниться.

Мой статус несколько отличался от других. В зоне именами пользовались не все. Между ворами чаще были в ходу клички. Мне, для их удобства, воровская братия тоже дала кличку – «батюшка» или «поп», за моё исповедание веры. После личной беседы с вором и проверки на «вшивость» я мог говорить со всеми, с кем хотел. Дали также отдельную кровать, в бараке для «мужиков» (простые зэки, которые не относятся к «опущенным» и блатным – ред). Меня звали, если за кого-то нужно было помолиться.  Многие воры нередко «чифирили» до потери сознания, или были в проблемах, проигрывая в «зары» (кости – ред.) деньги. А это значило, если они не сдавали во время проигрыш, а проигрыши бывали в десятки тысяч рублей, их били периодически, пока не отдадут. И воры теряли свой статус и иммунитет.

Я мог без последствий, говорить с «петухами». Откровенно говоря, я не испытывал к ним никакого интереса, больше испытывал отвращение, и к их образу жизни, да и к ним самим. Это были те люди, с кем, если бы я и захотел поговорить, то только в самую последнюю очередь. Но однажды, ко мне подошёл один из «гомиков» - добровольных «петухов». Обычно они никогда так не поступали, был большой риск словить в ответ оплеуху от зэка. Но его смелость меня удивила. Разговор сразу начался и пошёл о вечном. В конце нашего разговора он попросил Библию. Я опять удивился, от кого он мог узнать про Библию, которую тайно передали на зону друзья. Я ведь мог не только потерять её, но и схлопотать карцер и дополнительный срок. Гомикам на зоне никто не доверял, они работали на ментов, это знали все. Оказывается, он знал о моей Библии. Это было во время одного из обысков, когда я не успел спрятать её, и она осталась в подушке под наволочкой. Вернувшись с работы, (мы собирали чайные листья на огромных чайных плантациях) я увидел свою постель перевёрнутой. Кинувшись к ней и первое, что я хотел узнать, где Библия? Она была на месте! Я поражён был этим, я был шоке! В конце концов решил, что Бог закрыл глаза ментам. Но оказывается все было по-другому! Мишка, так звали этого парня, нашёл её и не отдал ментам, а оставил в подушке. Мишка впоследствии, всегда приходил ко мне перед шмоном, – их предупреждали о шмоне, – забирал Библию себе, а затем после обыска возвращал. Поэтому ее и не могли год найти. Однажды он показал мне целую тетрадь, в которую он переписал, все Евангелие от Матфея! Он признался: «Паша, я покаялся, я оставил свой грех. Когда выйду на свободу, я начну новую жизнь!» Самое странное для меня было то, что я ему не проповедовал о покаянии, он принял Христа, просто читая Библию. Он продолжал прятать её во время шмона. Даже тогда, когда менты специально искали только её, чтобы накрутить мне новый срок. Бог показал мне, как когда-то Петру, через Мишку - бывшего «гомика»: «не брезгуй тем, кого Я очистил!»

После освобождения так сложилась жизнь и обстоятельства, что мы с моей женой Любой и четырьмя детьми, вынуждены были выехать из Союза, а точнее, из советской Эстонии, где жили и служили последние годы, в Соединённые Штаты Америки. Это произошло 23 ноября в 1989 года. Выехали по Еврейской визе в статусе беженцев. Виза наша была в Израиль, но в Италии мы, посоветовавшись, изменили свой маршрут на Штаты. Эстония в то время была особо рада отправлять всех желающих славян в любой край, хоть в Африку. Распродав и раздав наши скромные пожитки, выехали спешно, с мешком постельного белья и шестью чемоданами. 

Беженцы – я не меняю этот термин, так как он точнее всего объясняет истинную суть эмиграции. Люди бежали от насилия власти, бежали от лжи. Жить система не давала, надо было лгать и лгать на каждом шагу. Но также с толпой религиозных беженцев бежали и те, кого просто система «достала». Эти люди имели всё и в Советах, но, вероятно, совесть и аппетиты не давали покоя. Я их узнал ещё в Чопе, по норковым и пыжиковым шапкам и их багажным тележкам, до «не могу» уложенных чемоданами, их видел в гостинице в Италии, я угадывал по их жаргону, который они даже не скрывали от собеседника. Их дети демонстрировали уровень духовности родителей, и воспитание, которое недополучили в семьях. Это не откровенные безбожники, они знали, что-то о Нём, но не любили Его и не боялись. В таких людях жил просто суеверный страх и только. Однажды я увидел идущую по фойе гостиницы плачущую работницу. Выяснилось, ДВРовцы (дети таких вот верующих родителей) выучили её русскому мату под видом русского – «спасибо» и эта бедная женщина «прокололась» и поблагодарила кого то из русских беженцев. От рабства можно откупиться снаружи, но при этом, оставаться рабом внутри. Место, где это лечится, известно всем. Но такой тип беженцев боится идти в «Купальню». Ведь уже многое было построено и нажито на обмане, не оставлять же всё это. Да это возможно и останется всё до Жатвы. Но, а что потом? Мы иногда были свидетелями ссор, конфликтов и драм, с виду порядочных людей. Было и доброе, – мы находили новых знакомых, с некоторыми и до сих пор, спустя годы, поддерживаем отношения.

Эмиграционные службы расселили нас в гостинице Олевано Романо, где уже находилось около трёхсот, а возможно и больше беженцев, все из Союза. Это был своего рода пересылочный пункт из Европы в Америку. Таких гостиниц по Италии было несколько. Беженцы жили в них в ожидании разрешения на въезд в Штаты. Многие семьи находились в ожидании разрешения по полгода, а кто и по году. Можете себе представить, куда пропал наш оптимизм. Три месяца жили в гостинице, с населением разным по возрасту, интеллекту и социальному в прошлом положению. Американское посольство пропускало по бумагам, по квоте, которая была спущена сверху, прежде всего. Моральный облик  беженцев интересовал их в последнюю очередь, правда, это проходило не везде. 

В наши дни с супругой в США

Трудности с которыми мы встречались учили нас правильно видеть мир.. Мы становились невольными свидетелями этих проблем в семьях. Наша жизнь беженцев в гостинице помогли нам увидеть в себе то, о чём мы и не подозревали. Мы в прошлом, вращались в узком кругу, и это был более или менее просеянный контингент. Здесь же мы начали учиться любить людей по новому, зная их неблагообразную, приватную жизнь, да и сами стали много осторожнее между собой в отношениях. 

В таком приблизительно режиме прошли три месяца в статусе беженцев в Италии. Особые впечатления мы получили от нашей поездки в Рим. Колизей где умирали христиане, камера апостолов - узников Петра и Павла, место разрушенной статуи Нерона, и конечно же Ватикан с его величественным храмом и какой-то угнетающей атмосферой внутри храма. Все это запомнилось навсегда. Приехав в страну Свободы, мы оказались под давлением, но уже от славянских верующих. Так как основная масса выехавших жили не так, как жила Америка. Но это уже другая история.

ЧИТАЙТЕ ДРУГИЕ ИСТОРИИ В РАЗДЕЛЕ «СУДЬБЫ»

О ПРОЕКТЕ «ПОМНИМ» : Мы собираем реальные истории христиан, претерпевших гонения в эпоху СССР. Кроме того, мы работаем над документальным фильмом с рассказами последних живых свидетелей и книгой. Следите за обновлениями на нашем сайте и в социальных сетях (Facebook, Вконтакте, Однокласники, Instagram). 

Хотите поддержать проект финансово, помочь нам собрать больше историй (пока ещё живы последние очевидцы), снять документальный фильм и издать книгу? Не откладывайте, сделайте это сейчас. Время дорого. В буквальном смысле. 

Если вы из России или стран СНГ, можно использовать сервис Яндекс.Деньги (можно указать любую удобную сумму):

Практически из любой страны можно перевести средства, используя сервис PayPal www.paypal.me/pomnim